Где
Влад Бевх » 26 июл 2020, 21:43
С российского ресурса
(с)
Вертикальная иерархия или выше гор быть могут только ...
--
Заселение Кавказского хребта – как и любой другой горной системы – шло по одному и тому же сценарию, неизменно повторяющемуся с новыми и новыми участниками. На предгорные равнины (в нашем случае – на территорию кубанско-причерноморской степи) приходит новый кочевой народ. Равнины, как правило, заняты местными (т.е. пришедшими на пару веков раньше) скотоводами. Происходит столкновение пришельцев со старожилами. Если побеждают местные – то они, после истребления пришельцев (ибо бежать тем, как правило, некуда – сзади подпирает очередная волна искателей новых пастбищ), продолжают пасти свои стада на прежнем месте, до следующего нашествия. И повторяется это до тех пор, пока однажды не возьмут верх очередные пришельцы. Тогда прежним хозяевам степей приходится уходить от новых хозяев в горы, которые – в силу суровости условий жизни – победителям неинтересны, и как-то приспосабливаться к новому природному окружению. Рано или поздно в степь приходит очередной победитель, в горы тянутся уже новые побежденные, то есть происходит новое столкновение давних противников – уже за горные ущелья. Постепенно побежденные уходят все выше и выше…
Рано или поздно население гор начинает напоминать слоенный пирог, где представители десятков народов живут не просто рядом друг с другом, но буквально «друг над другом», как в многоэтажном доме. Причем, что характерно, их расположение однозначно рассказывает о том, кто кого на какую высоту загнал – потому что никто никогда вверх добровольно не лез. На самой высоте живут самые древние – и самые битые.
Но дальше высота начинает лепить человека по своему – и происходят удивительные трансформации. Люди вершин буквально через век-другой делаются проще, суровее, аскетичнее, и – не в пример воинственнее.
При этом скудные природные ресурсы накладывают жесткие ограничения на численность популяции. Чем выше живет народ, тем он суровее и малочисленнее. Таким образом, со временем слоистый пирог горных этносов приобретает современные очертания: каждый этнос относится с определенным страхом к тем, кто живет выше – «они там совсем дикие, с ними лучше не связываться, они там ни за что зарезать могут, хорошо еще, что их так мало», и с определенным презрением и настороженностью – к тем, кто живет ниже – «они там все хитрые, с ними лучше не связываться, нас, простых горцев, всегда обманут, к тому же еще и трусы, мужчин среди них совсем нет, жаль, что их так много, а то бы мы их давно покорили, а так – остается только набеги устраивать…»
Впрочем, при определенных обстоятельствах, вчерашние горцы порой спускаются назад и отвоевывают потерянные равнины.
Именно таким образом начиналась, к примеру, испанская Реконкиста. Разнежившиеся за неполных четыре века владения Иберийским полуостровом вестготы, встретившись с неожиданно появившимися на юге суровыми пустынными воинами ислама, оказались полностью разбиты за считанные годы. Жалкие остатки были вытеснены в северные горы. Но, спустя еще два с небольшим века, с этих гор спустились астурийские и баскские рыцари, уже ничего общего не имеющие с изнеженными вестготскими предками. И началась кровавая трехвековая история отвоевания полуострова…
Примерно по той же схеме происходила и незавершенная сванская реконкиста в Абхазии… Можно предположить, что в древности предки сванов были вытеснены на малопригодные для жизни высокогорья протоабхазскими племенами. Впоследствии грузинские власти, при империи ли, при большевиках ли, активно поощряли переселение грузинских (точнее, преимущественно менгрельских) колонистов в Абхазию. Однако, успешно заселяя равнинную Абхазию, грузины начинали буксовать, сталкиваясь с сопротивлением уже в самых нижних предгорьях. Тогда в горную Абхазию начали переселяться сваны, для которых эти предгорья, слишком суровые для менгрелов, казались райскими кущами по сравнению с обледеневшей Сванетией. Абхазцы же, выглядевшие для грузинов дикими и опасными горцами, сванам представлялись безопасной толпой с равнин.
Стоит вспомнить книги Фазиля Искандера: в отношении его абхазских героев с приятелями и знакомыми – грузинами, армянами, греками, русскими – даже в вегетарианское советское время всегда проскальзывает подсознательное превосходство, и только оказавшись в Сванетии, они выглядят присмиревшими и испуганными. Вряд ли автор сознательно добивался такого эффекта – просто это отношение к миру сидит в крови…
Кстати, последняя грузино-абхазская война еще раз подтвердила неизменность старых раскладов. Абхазцы, вступавшие в бой (и, как правило, бравшие верх) с противником, превосходившем их в разы, при появлении сванских отрядов отступали, лишь для порядка изобразив перестрелку. Существует легенда о небольшом тбилисском отряде, вырвавшемся из окружения, прикинувшись сванами. Абхазцы, увидев три грузовика с кузовами, набитыми полуголыми людьми (старая сванская традиция – идти в бой обнаженными по пояс), орущих благим матом и стрелявшими во все стороны, тихо оттянулись и пропустили машины…
Пример абхазско-сванских отношений хорош еще и тем, что демонстрирует независимость идеи «вертикальной иерархии» от вероисповедания. Привычная картинка об «агрессивных мусульманах» и «мирных христианах» только искажает картинку. Кстати говоря, лишний раз это продемонстрировала карабахская война.
Можно вспомнить и лермонтовского «Демона». Засада, в которой погибает жених Тамары, описана именно в логике «вертикальной иерархии». «Злая пуля осетина…», «бежали робкие грузины…» Два христианских народа, между прочим…
Вообще говоря, так устроены не только горы, примерно то же самое происходит, например, в пустыне – чем глубже в пустыню, тем дичее, воинственнее и малочисленнее племя, независимо от религии. Перечень доминирующих этносов в древней Передней Азии – арамейских, аморейских, халдейских, иудейских, арабских – просто представляет собой перечень бедуинских племен, последовательно выходивших из недр пустыни и сметающих предшественников, разнежившихся за несколько веков власти над жителями плодородных речных долин. Просто горы демонстрируют этот механизм наиболее четко и бескомпромиссно.
Кстати, говоря о горцах на равнине, стоит вспомнить историческое прошлое самых тишайших и цивилизованнейших – сегодня – европейских народов. В свое время, с XIII по XVI век, когда швейцарцы считались лучшей европейской пехотой (самой стойкой и самой свирепой), их нанимали все европейские государства, хотя швейцарцы знали себе цену и заламывали за свои услуги цены просто фантастические – по меркам прочих наемников. При этом все командиры были в курсе – швейцарцев никогда нельзя бросать на штурм городов без присмотра офицеров нанимающей стороны – иначе швейцарцы, досыта пограбив и понасильничав, вырезают, по своему обыкновению, весь город до последнего человека. И длилось это без малого три века, во времена уже более-менее цивилизованные – высокий Ренессанс, как-никак…
И только швейцарцы стали кое-как очеловечиваться, как их вышибли с рынка наемной пехоты новые фавориты – чехи (тоже, по европейским меркам, горцы) – вырезав больше половины населения Германии…
Но вернемся к нашим… гм… к теме нашего разговора.
Горный (как и пустынный) этнос всегда стоит перед проблемой регуляции своей численности. Его ареал способен прокормить достаточно ограниченное количество ртов. Следовательно, если нет возможности отвоевать и колонизировать долины, этнос должен либо ограничивать собственную численность специфическими социальными механизмами вроде кровной мести, либо превратить набеги на живущих ниже в постоянный промысел, прекращение которого означает голодную смерть для значительной части этноса.
Обычно работают оба механизма. Причем набеги надо понимать буквально. Если после первой кавказской войны чеченские набеги на казачьи станицы сводились в основном к конокрадству и угону одной-двух овечьих отар, то лезгинские, к примеру, набеги на равнинный Азербайджан до конца девятнадцатого века напоминали, скорее, походы крымских татар на Россию – с полоном, с сожженными деревнями…
Кстати, вышеупомянутая первая кавказская смогла закончится именно потому, что чеченцы и дагестанцы потеряли около двадцати процентов населения. И дело здесь не только в том, что Шамиль, как принято считать, «испугался полного истребления…» Это тоже было, но важнее другое – исчез избыток населения, который можно было прокормить только разбоем. Без этого обстоятельства мир был бы невозможен, продлись война хоть еще сто лет.
Другое дело, что дагестанцы в массе своей приспособились к реалиям империи, и вновь образовавшийся впоследствии излишек населения кормился за счет ремесел и отхожих промыслов, в отличие от чеченцев, сохранивших верность «традиционному промыслу»…
Из «вертикальной иерархии» следует один очень простой вывод – горный или пустынный народ, оказавшийся в составе империи, не начинает питать особую любовь к имперскому народу. Для нормального аварца или кумыка русские остаются «равнинным народом» – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Другое дело, что, с точки зрения горного народа, он, помимо отношений с русскими, находится в неких, совершенно иных, отношениях с государством. Государство выступает здесь, как вожак стаи, доказавший свое право на власть в беспощадных боях с непокорными. Его слушаются, за ним идут, за него умирают – до тех пор, пока вожак не продемонстрирует свою слабость… Тогда возникает необходимость в новой череде боев доказывать – нет, ребята, вам померещилось, вожак по-прежнему силен и умеет ломать хребты… Но каждая попытка учинить «мирные переговоры» до того, как противник ляжет на спину и подставит брюхо, отменяет все предыдущие успехи и только продлевает время войны.
Стоит внимательно перечитать тех же Пушкина, Лермонтова и Толстого, чтобы убедиться – горцы, говоря о неизбежности мира и покорности, говорят исключительно о русском государстве, а не о русском народе. Каждый случай возникновения уважительных личных отношений (вплоть до куначества) с казаками или офицерами – это всегда исключительный случай, происходящий не благодаря, а скорее вопреки тому факту, что заслуживший любовь или уважение воин – русский.
Одна из самых ярких страниц Белого Движения – легендарный Текинский полк, личный конвой генерала Корнилова, проделавший с ним весь путь с фронта до Быховской тюрьмы и потом на Дон. Из всего личного состава полка домой, в Туркмению, вернулось меньше двух десятков человек. Но все чудеса храбрости и верности текинцы совершали не из приверженности белой идее и не из любви к русскому народу, а исключительно из личной преданности Лавру Георгиевичу. Можно совершенно уверенно утверждать – прими Корнилов сторону большевиков, и весь полк до единого человека последовал бы за ним, заняв на страницах истории место где-то между латышскими стрелками и мадьярами Белы Куна.
Тот же механизм задействовал и знаменитый Лоуренс Аравийский, подняв бедуинов Аравии против Турецкой империи…
Ничего, кстати, страшного в этом нет. Те же самые гуркхские стрелки, веками представлявшие собой одну из самых элитных частей британской армии, тоже относились к англичанам, как к народу, достаточно скептически. Они служили государству, и государство умело ценить настоящую службу, позволяя великолепным бойцам, если им так комфортнее, сколь угодно долго обсуждать между собой, насколько они «круче англичан». Как несколько раньше то же самое позволялось шотландским стрелкам или ирландским гренадерам… Империя только выигрывала оттого, что свою «крутизну» все они демонстрировали, воюя за империю, а не бунтуя против нее…
-
Влад Бевх
Saimon
